Начальная композиция выглядит следующим образом.

Я играю такую штуку, например:

Потом я детям говорю: «Одну ноту я сейчас изменю – сообразите, какую». Например, так:

Таким образом осваивается сама идея вариации. То есть обе фразы, спетые или сыгранные друг за дружкой, образуют уже периодическую структуру с вариационным развитием. Это развитие можно продолжить. Например, так:

Из образовавшихся трёх фраз можно выстроить пьеску в структуре дробления с замыканием:

То же с варьированием в зоне дробления (секвенции):

С ритмическим варьированием:

     После этого я говорю: «Сочини свой каданс, какой хочешь, но в конце должна быть тоника. Три ноты, любых, но чтоб звучало осмысленно. А теперь придумай из своего каданса песенку с вариациями».

     Для развития свободного структурного мышления, чтобы не было всё время квадрата, предлагаются возможности несимметричного компонирования, скажем, два такта – два такта – три, или два такта – два – пять, с переменным размером и т.п. Подобно начальным пьесам из «Микрокосмоса» Бартока. Например:

     Такие штуки поются непременно с дирижированием. Композиция, – объясняю я детям, – это некая вариация. Что-то в твоей голове возникло, а дальше давай, тяни из этого, сколько сможешь. Каданс постепенно начинает расширяться, по тому же принципу, по которому мы изучали аккорды: каждый новый аккорд – это расширение уже освоенного каданса. Да и что такое музыкальное произведение? – это гигантский каданс.

     Когда я работал в Москве, мы продвинулись в композиции очень пристойно: уже были у детишек девяти-десяти лет камерные ансамбли, духовой квинтет, например, всякие небольшие пьесы – две минуты, две с половиной минуты, может, даже всего полминуты, но уже настоящие и не банальные. В стиле, который немцы называют «Klassische Moderne». То есть, c ориентацией на стиль середины XX века.

Брайнин (телеинтервью):

     В современном искусстве пропала проблема опечатки, так я это называю. То есть, если мы читаем текст на понятном для нас языке, мы сразу увидим опечатку. Фальшивую ноту в классической музыке мы слышим сразу. Сейчас этого нет. Формы стали настолько мягкими, размытыми – я не говорю, что это плохо, это одна из возможностей для форм – быть «мягкими» – что определить, правильно употреблена нота или неправильно, уже невозможно. Что, конечно, открывает возможность шарлатанам от искусства делать карьеру, жить на ренту от не ими заработанного капитала, ведь престиж самого звания композитора всё еще в обществе довольно высок. Я думаю, что лет через пятнадцать-двадцать этого просто не будет. Композитор станет по статусу такой же ремесленник, как плотник, столяр и так далее. Потому что все строгают. Кто сегодня не композитор? Компьютер, там, микшер, секвенцер… Любой может сочинять всё, что угодно.

     Что-то, конечно, должно произойти. Потому что, как я говорил на семинаре, когда возникает переизбыток информации, человек начинает эту информацию для себя как-то сворачивать, отсекать лишнее – и, может быть, всё это обилие музыкальных языков как-то свернётся. Ну, во-первых, эпоха так называемого «постмодернизма» явно заканчивается. Будет происходить какой-то возврат к классике, или во всяком случае к какому-то канону в искусстве. Некие игры в канон уже происходят, например в кино, я имею в виду скандинавскую «Догму», фон Триера и компанию. Как это будет происходить всерьёз – мы не знаем. У меня другая, скромная задача.